Поговаривают, что написанная братьями Стругацкими 44 года назад фантастическая повесть о космическом путешественнике Максиме Каммерере сейчас актуальна как никогда…

Поезд мчался, поезд уносил куда-то вдаль.

Даль… Она как время: ее невозможно увидеть, поймать, в ней нельзя побывать. Даль – она всегда впереди. Даль проносится мимо, лишь на долю секунды ты можешь поймать ее, и она остается позади. Будущее – миг – прошлое.

Утренний дизель «Брест-Пинск». Южный форт страны и столица Полесья соединяются двумя длинными рельсами и множеством шпал между ними. И людей несет, людей качает и подбрасывает, люди спят, смеются, пьют пиво или разгадывают кроссворды, не глядя в окна.

А мимо проносится даль. Мимо проносится время, пока они, уткнувшись в пустые книги, смотрят пустыми глазами и качают пустой головой в такт движению времени. Будущее – миг – прошлое.

Максим Каммерер мчался вместе со всеми, но не читал, не спал и даже не отмежевался ото всех наушниками. Он не мог себе позволить уйти в себя, отвлечься от происходящего вокруг. Возможно, он видел все это в последний раз.

Разглядывать людей приходилось исподлобья, согнувшись в три погибели: высокий рост всегда выдавал Мака, как бы он не втягивал голову в плечи. А сейчас никак нельзя было стать узнанным. Сегодня Неизвестные отцы изменили текст утреннего послания, и теперь вся страна ненавидела и искала гнусного хонтийского предателя, высоченного блондина-дубину, который поставил под удар священную свободу народа.

Максим двигался в направлении полесских болот. Он понимал, что сесть в поезд было почти так же опасно, как прогуливаться у участка общественной безопасности. Но вчера ночью связной, предупредивший о том, что Отцы готовят удар, настоятельно рекомендовал сесть именно в этот поезд, только не на станции «Брест», а хотя бы в паре километров от города. Поезд отходил еще до утреннего лучевого удара, а выродками было замечено, что двигаясь в пространстве на достаточной скорости, люди поддаются влиянию в гораздо меньшей степени.

И все равно, в миг, когда по всей стране включились башни, транслирующие послание, Маку пришлось вместе со всеми радостно петь гимн, а потом, когда был передан сигнал о гнусном предателе, с ненавистью потрясать кулаком и выкрикивать проклятия. Впрочем, все кончилось быстрее, чем обычно и люди снова впали в особое оцепенение, в котором они проводили большую часть жизни.

Мак разглядывал пассажиров, любовался природой за окном и размышлял о том, что же нужно делать дальше.

В городе, из которого Максим сейчас спешно уезжал, осталась Рада. Она рвалась ехать с ним, но он запретил. Он не желал ей такой жизни. Такой жизни, которой жили эти люди, он не желал бы никому. Когда Максим узнал о настоящем назначении башен противобаллистической защиты, о том, что с их помощью вся страна зомбируется, это просто не уложилось в его голове. Это было настолько чудовищно для жителя Мира Полудня, в котором слово «гуманизм» вкладывалось в уста младенцев и передавалось с молоком матери, что межгалактический путешественник испытал настоящий шок. Такой вопиющей подлости не увидишь, казалось, нигде. Только на этой несчастной планете, которая отстала в развитии от Галактики на несколько десятков столетий.

Хотя Мак еще не знал, что творится в других странах. Поэтому он хотел перейти южную границу. Но попытаться сделать это в особо охраняемом Бресте было равноценно самоубийству. В Пинской пограничной группе же служил Гай, брат Рады, друг Мака, которому в очередной раз промыли мозги. Но Мак надеялся привести его в норму, надеялся, что они вместе пересекут границу и Гай избавится от влияния лучей, держащих в тисках всю страну.

Покачиваясь от движения поезда, обо всем этом думал Максим Каммерер, межгалактический путешественник, попавший в аварию и рухнувший на неизвестную планету четыре месяца назад.

Что ждет его впереди? Будущее – миг – прошлое…

Продолжение следует

…Великий комбинатор вот уже сорок седьмую минуту стоял в пробке на проспекте Машерова. За все эти минуты автомобильная очередь продвинулась метров на тридцать.

– Это возмутительно! Центр Европы! Нет, это не Рио-де-Жанейро, это гораздо хуже..  В Рио-де-Жанейро бы такого себе никто не позволил, – звучным голосом возмущался великий комбинатор, покуривая трубку за рулем своего элегантного жигуленка.

–  Мрак! – согласилась Эллочка Людоедочка, в девятый раз подкрашивая свои пухлые губки.

– Западная столица Беларуси, а дороги как в Зимбабве, – продолжал Остап. – Вы бывали в Зимбабве?

Эллочка мотнула головой и одернула свою короткую юбку. Заграничное слово «Зимбабве» в ее словаре отсутствовало. «Не учите меня жить», — машинально подумала она.

– Это прекрасная страна, прекрасная! – воскликнул Бендер, выпустив из носа две тонкие струйки дыма. – Помню, как гостил у короля Широкое сердце. Но я его называл короче – Ширик.

Мимо в объезд пробки с воем пронеслась скорая помощь.

– А кому-то хуже, чем нам с вами, Элла, – задумчиво сказал водитель желтых жигулей, поправив свою белую капитанскую фуражку.

– Блеск, – устало зевнула пассажирка.

Время клонилось к вечеру. Брестчане по всему городу выбегали с работ и мчались по домам. Не то, чтобы мчались – садились в личные автомобили или плотно набивались в недра общественного транспорта, свисая со ступеней маршруток и троллейбусов, прижимаясь к окнам автобусов, и печально ожидали, когда везущие их машины смогут тронуться с места.

Остап решительно отпер дверь и, не менее решительно обойдя автомобиль, открыл багажник. Там среди карт забытых сокровищ, орденов за особые заслуги, книг по юриспруденции и вороха белых фуражек притаился железный зверь. Звали его коротко и ностальгически – «Аист».

– Бендеры не сдаются! – воскликнул великий комбинатор, извлекая велосипед из жигулей.

Странную парочку – средних лет импозантный мужчина в клетчатом жакете и ослепительной фуражке и молодая особа в особенно коротком платье, сидящая на раме велосипеда, – провожали восхищенными криками все обитатели пробки.

– Вперед! К великим делам, друзья! Не сдавайтесь! – ободряюще кричал гражданам Остап, счастливо удаляясь вершить чьи-то судьбы. – Брест – всемирная велосипедная столица! Ура, товарищи!

«Ураааа!» – подхватили брестчане, ободренные непоколебимой верой великого комбинатора.

«Ло-ли-та». Нервные пальцы сами плясали по клавишам, набирая в поисковике единственное имя. «Ло» безымянным и средним двумя быстрыми нажатиями. «Л» снова безымянным, но «и» – указательным, быстро переходящим на соседнюю «т». «А» Гумберт нажимал средним пальцем левой руки и с особым трепетом опускал мизинец на «Enter».

Первым в списке появлялось милое личико его возлюбленной. Она смотрела с фотографии чуть нагловато: вздернутый нос, видные только боготворящему взгляду веснушки, насмешливые глаза. Гумберт злился, ревновал и требовал удалить страничку Ло «Вконтакте», она не подчинялась, а он тайком постоянно следил за ней.

«Savoir dissimuler est le savoir des rois», – стояло в статусе. И ностальгическое «Брест» в «родном городе». Они уже давно путешествовали по всей стране, но Ло всегда хотела вернуться и окончить областной лицей, а потом, может быть, поступить в педагогический вуз, чтобы учиться учить детей, таких же детей, как и она. Хотя каким же ребенком она была по ночам, когда в съемных комнатах задергивались шторы и Гумберт включал настольную лампу, чтобы смотреть, как Лолита зажмуривает глаза, как она, настоящая опытная женщина, ласкает его, а потом, проснувшись утром, надевает свои школьные гольфы и идет на урок.

Он проклинал себя, и безумно любил ее, эту маленькую брестчанку, эту южанку с длинными пряными волосами и кожей, пахнущей миндалем.

Она уходила, а Гумберт открывал «Вконтакте» и в сотый раз пересматривал все ее фотографии, открывал страницы всех друзей, а вечером снова кричал и плакал, прося ее оставаться только с ним.

Она уходила, и каждый раз ему казалось, что она больше не вернется, что она остановила попутную машину и, очаровав водителя, укатила с ним в родной Брест или еще куда-нибудь подальше от того, кто любит ее такой страшной и болезненной любовью.

Она меняла статусы «Вконткакте»,  и он боялся, что однажды Ло все напишет здесь, все про их любовь, и каждый будет знать то, что сейчас есть только между ними двоими, и ее отберут у него, а этого он не переживет.

И каждое утро, поцеловав ее на прощанье, Гумберт открывал ее профиль «Вконтакте», проклиная и благодаря социальную сеть, которая скрывает в себе столько опасностей, но помогает следить за бесценной Лолитой ежесекундно.

Анна поднималась по пешеходному мосту, считая про себя ступени. На десятой или одиннадцатой она сбилась, сбилось и ее дыхание. Порыв ветра колыхнул белокурые волосы, обрамляющие красивое, но печальное женское лицо.

«Подайте, люди добрые. Спаси вас бог», – стоя посреди подъема бормотал пьянчужка с протянутой шляпой. Брестчане и приезжие угрюмо проходили мимо. Анна остановилась, достала портмоне, дорогое, французское, подаренное Вронским к именинам, и безо всяческого сожаления хотела опустить полный кошелек в шляпу попрошайки: «Все же он больше не нужен», – подумала Анна, но затем вспомнила, что среди ассигнаций есть в портмоне и фотографии ее детей, да и отдавать деньги на пьянство не хотелось – она стала подниматься дальше, немного растерянно держа кошелек в руках.

Оказавшись на мосту, Анна открыла портмоне, выудила ворох снимков из отдельного кармашка и, шагая в такт дыханию, предалась минутной ностальгии. Вот счастливая еще семья – Анна, Каренин и их сын Сережа – прогуливаются по Зимнему саду. Однажды, предавшись эмоциям, Анна оторвала край снимка, где задумчивый Каренин смотрит на клетку с попугаями, зато сама себе она на этом фото нравилась: и плавный изгиб шеи, и немного выбившийся из прически вьющийся локон, и яркие чуть тронутые тушью глаза, и белизна рук, и худоба ног, и легкая полуулыбка, с которой она наблюдала за сыном.

В другом кадре застыл на стуле в фотоателье Сережа. Никто не заметил до съемки, что в уголке его рта – пятно мороженого, перед походом к фотографу купленного на углу Пушкинской и Советской, в излюбленной им палатке, где сладость была мягкой и очень вкусной.

Фото с Вронским на фоне «одуванчиков» на бульваре когда-то Анна очень любила. Сейчас она без сожаления швырнула фото с моста, и оно полетело на железнодорожные пути, так же, как и лелеемая мечта о счастье, тихом, настоящем, женском счастье, улетела от нее.

«Поезд региональных линий бизнес-класса Брест-Барановичи отправится с третьего пути Московской стороны вокзала», – перебил мысли Анны голос из репродукторов. «Мой», – спокойно подумала Анна, спустившись с моста вместе с толпой пассажиров, но не следуя за ними налево, к перрону, а развернувшись в другую сторону, туда, куда направится поезд.

Новая швейцарская электричка была в диковинку брестчанам, Анну же не волновала ни ее функциональность (практически у каждого сидения были розетки, «умеют же делать за границей», – говорили пассажиры), ни ее необычный по сравнению с отечественными поездами вид, а важна была лишь только скорость, с которой состав налетит на лежащую на рельсах женщину.

И все городские газеты и порталы напишут о несчастной брестчанке, бросившейся под швейцарскую электричку, только никому будет невдомек, что сделано это от большой любви и несносимой боли.

]]> http://litary.net/2013/05/11/anna/feed/ 0